На сайте доктора филологических наук профессора Московского педагогического государственного университета В.В.Бабайцевой размещены монографии, учебные пособия, избранные статьи ученого, материалы о жизни и творчестве, фотографии. Книги представляют собой точную копию печатных изданий в электронных форматах djvu, pdf; статьи в формате doc – рукописи новых работ В.В.Бабайцевой, написанных в 2011-2012 годах.

Все книги размещены в меню "Работы В.В.Бабайцевой и материалы о ней", которое состоит из следующих разделов:

• "Монографии, учебники, сборники статей";

• "Статьи В.В. Бабайцевой и материалы о ней".

Книги, статьи, рецензии для сайта подготовлены с разрешения В.В.Бабайцевой под руководством доктора филологических наук профессора К.Э.Штайн в проблемной научно-исследовательской лаборатории "Текст как явление культуры" Ставропольского государственного университета. Разработка сайта  – Д.И.Петренко. В подготовке материалов участвовали сотрудники лаборатории Д.И.Петренко, Ф.Р.Одекова, А.И.Темирболатова, Е.Д.Черникова. 

Для комфортной работы рекомендуется использовать браузеры Opera, Firefox, Chrome.

Все замечания о работа сайта можно присылать по адресу: textus@mail.ru.

В.В.Бабайцева. Автобиография

Я родилась 13 октября 1925 года в селе Сайлап Алтайского края. Село было очень маленькое (около десяти дворов), жители хозяйничали сами (батраков не было), жили дружно, пили по праздникам, не матерились (я узнала о мате только в городе).

Сайлап стоял на высоком берегу реки Бия, вытекающей из Телецкого озера. Вода ледяная, но тем не менее я как-то научилась плавать в раннем возрасте.

Мое первое воспоминание: меня везут к доктору (за сорок километров), я лежу в санях, закутанная, так как это было зимой. Доктор сказал родителям: «Ребенок очень слаб, жить не будет». Но едва мы приехали домой, я попросила есть… Перед поездкой я не ела и не говорила. Не могу утверждать, что все это я помню сама. Может быть, что-то из разговоров мамы, но ощущение морозного воздуха, езды… я помню точно. Слова «жить не будет» значительно позднее врачи дважды говорили моему сыну, но у меня были незаконченные рукописи, и я выздоравливала.

Родители – крестьяне. Работали много. В семье было 5 детей, я средняя. Руководила нами старшая сестра.

Читать я научилась лет четырех-пяти. Как? – не знаю. Никто не учил, вероятно, научилась читать около старших сестры и брата. Пишу около, так как не помню, чтобы они меня учили. Но я, едва научившись читать, стала учить читать мою двоюродную сестру Катю, которая была старше меня на два года.

В нашем селе была малокомплектная школа, в которой была одна комната и 10–12 учеников (не помню точно), которые делились на три класса. Моя сестра Катя пошла в школу, и я с ней. Учитель пытался меня выгнать и уговорами, и силой, но ему это не удалось: не мог оторвать моих рук от парты (может быть, стола). Учитель и мама решили: «Надоест – сама уйдет». Но мне не надоело, я слушала не только то, что учитель говорил первоклассникам, но и то, что он говорил ученикам других классов, и все не только понимала, но и запоминала. Учитель хотел пересадить меня в третий класс, но мама не разрешила: «Рано!».

Наша вполне благополучная жизнь кончилась с организацией колхоза: обобществили лошадей и коров (одну оставили), реквизировали не только зерно, но и муку…

Наступили голодные тридцатые годы… Вероятно, мы погибли бы, если бы нас зимой не вывез в город Ойрот-Тура (сейчас Горно-Алтайск) мамин брат. Мы жили в двух небольших комнатах 10 человек: дед и бабушка, дядя и тетя и шестеро нас (мама и пять ребят). Отца с нами не было, он уехал на заработки. И летом мы переехали в свой дом, который первоначально был амбаром.

В городской жизни было и хорошее, и плохое. Все описывать не буду… Мои первые горькие слезы были, когда мне пришлось уйти из школы (после 7 класса) в педучилище, так как там платили стипендию (34 рубля).

22 июня 1941 года. Я сижу в городской библиотеке и читаю «Консуэло». Я и библиотекарь, который не может уйти раньше из-за меня.

Из Москвы эвакуировали в наш заштатный город МГПИ имени Карла Либкнехта, который должен был занять здание нашего педучилища, а последнее должно было выехать в далекое село.

Преподаватели института приехали, а студентов надо было набирать на месте. Брали без экзаменов, без собеседований… Взяли и меня, хотя я не закончила даже педучилища. Так я с третьего курса педучилища перешла в институт.

Из институтских преподавателей помню И.Г. Голанова, В.Д. Кузьмину и Л.В. Крестову. Учебников не было, экзамены сдавали по записям лекций…

Жили ожиданием конца войны. Горели желанием чем-нибудь помочь фронту. Людей с другими настроениями я не встречала.

Когда объявили прием на курсы радистов, я была первой… По окончании курсов радистов стали распределять по воинским частям (с выездом, разумеется). И тут обнаружилось, что у радистки В. Бабайцевой нет паспорта (мне еще не исполнилось 16 лет). Меня обругали (заняла место), но не взяли, о чем я сожалела…

В 1943 году институт, в котором я училась, реэвакуировался в Москву, влился в институт имени В.И. Ленина и перестал существовать. В 1945 году я получила диплом, в котором есть загадочная запись: «…в 1943 г. поступила и в 1945 г. окончила полный курс (выделено мною. – В.Б.) факультета русского языка и литературы МГПИ им. В.И. Ленина по специальности русского языка и литературы». Осенью мне исполнилось 20 лет.

По окончании института я сдала вступительные экзамены в аспирантуру по литературе, но министерство просвещения отменило разрешение на открытие аспирантуры.

И.Г. Голанов предложил мне пойти к нему аспиранткой, но… я мечтала о литературе. Полгода мы ждали открытия аспирантуры, я начала работать в селе Алабино Московской области в пятом и шестом классах. Особенно я любила своих пятиклашек, у которых была классным руководителем. После уроков я читала им книги, из которых сейчас помню «Сын полка» В. Катаева.

Хочу описать неизвестный методике прием обучения грамотному письму. В пятом классе был Ваня (фамилии не помню), который прекрасно знал все орфографические правила, но делал в диктантах до 20 ошибок, почти в каждом слове. Когда другие ученики проверяли записанный диктант, я считала ошибки в диктанте Вани, сообщала ему количество ошибок и ждала, пока он сам их найдет и исправит. На моих глазах происходила связь теории с практикой, и к концу года Ваня стал делать 2–3 ошибки.

В свободное время (а у меня его было много) я стала читать «Пармский монастырь» Стендаля на французском языке, активно используя словарь. Постепенно я все реже обращалась к словарю.., но «прононс» у меня был своеобразный…

1946 год. Моя жизнь в Алабино была голодной, и я уехала к маме в Бийск, где был учительский институт и учителей русского языка и литературы было достаточно.

Моя старшая сестра работала в гороно бухгалтером, и меня решили сделать инспектором… Я хорошо понимала, что это, мягко говоря, несерьезно, и решила пойти в институт попросить работу лаборанта.

Директор института посмотрел мои документы (диплом с отличием) и предложил работать преподавателем старославянского языка, исторической грамматики и истории русского литературного языка вместо умершего преподавателя. Мотивы директора: у вас свежие знания по этим предметам, на современный русский язык мы можем взять любого учителя, а на эти предметы… Я отказалась. Однако директор мои документы спрятал в стол и предложил мне подумать. Я думала неделю, на другой день я была зачислена в штат, за неделю до начала учебного года.

Из всей учебной литературы в моем распоряжении была только хрестоматия и лекции по исторической грамматике. 

Неделю я готовила лекции по старославянскому языку и за два часа прочитала то, что приготовила на пять лекций. Половина или 1/3 моих первых студентов были фронтовиками, старше меня… Они поняли мое состояние, и староста попросил меня читать медленнее, дать им возможность делать записи. Я училась вместе со студентами: ночью готовилась, потом рассказывала студентам и снова…

И все-таки студенты меня не подвели. Весной приехала комиссия из Барнаула по проверке работы института. Руководителем комиссии был специалист по истории языка. Естественно, что весь институт ждал его мнения о моей работе.

Я решила провести практическое занятие по исторической грамматике так, как я обычно проводила. Я дала по хрестоматии текст для изучения и список вопросов, на которые студенты должны были ответить. Первый час занятий прошел успешно: студенты работали, иногда переговаривались, я молча нервничала, проверяющий занимался чтением каких-то бумаг.

Второй час начался анализом текста. Выступил староста курса, дал ответы на все вопросы, кое-кто его дополнил… Я сделала заключение и стала ждать, что скажет проверяющий… Он был в восторге, предложил мне перейти на работу в Барнаул.

В Барнауле на рынке у меня украли все деньги… К счастью, билет до Нальчика был в другом месте. До Москвы мне продуктов хватило, а потом… ругала себя за беспечность.

В Москве (между поездами) я посетила родной институт, где меня никто не ждал, но в кабинете русского языка я познакомилась с женой известного лингвиста К.А. Тимофеева, и мы душевно поговорили.

Неожиданно к отходу поезда проводить меня пришел сам К.А. Тимофеев с коробкой шоколадных конфет, которыми я угощала соседей в купе поезда, но они, взяв по конфете, мои надежды не оправдали. Я много ездила в своей жизни и установила: если у тебя есть что поесть, тебя угощают, если нет… никто из соседей в вагоне поезда на Нальчик даже не спросил, почему я не ем…

И вот я в Нальчике (1947–1959), где нет знакомых, нет денег, но есть письмо заведующего отделом образования в обкоме КПСС, куда я и отправилась. Не повезло: товарищ уехал отдыхать в санаторий… Я в замешательстве… Иду в институт к директору. Рассказываю о себе: кто я, откуда, показываю письмо в обком… Хотя письмо не распечатывали, все-таки оно произвело впечатление, и директор института предложил мне место лаборанта в кабинете основ марксизма-ленинизма, комнату в подвале (с маленьким окошечком под потолком; в нее надо проходить через комнату, в которой жила уборщица). Я и за это была благодарна, так как выхода у меня не было. Моя просьба о работе преподавателем была отвергнута со словами: «Мы каждый год выпускаем таких, как вы, 50 человек, причем они старше вас».

Да, еще деталь, к тому же немаловажная. Директор дал указание в столовую (чтобы меня накормили) и в бухгалтерию, чтобы мне выдали аванс. Зарплата лаборанта – 430 рублей, ассистента – 120 рублей. Так началось мое житье-бытье в Нальчике, где оно продолжалось около 10 лет.

Тихо и смирно я сидела в кабинете основ марксизма-ленинизма дня два-три, потом мне надоело молча выдавать книги студентам, и я стала интересоваться, какие книги они берут и зачем… Короче: я начала помогать студентам готовиться к семинарским занятиям. Недели через две-три в кабинет пришел завкафедрой основ марксизма-ленинизма знакомиться со мной. Он отметил, что семинары стали проходить интереснее, что студенты стали лучше отвечать на вопросы. Завкафедрой предложил мне пойти на его кафедру ассистентом. Эта кафедра меня не заинтересовала, и я отказалась.

Месяца через два-три я попросила командировку в Москву для сдачи кандидатских экзаменов. Дали деньги на командировку, но проректор меня предупредил: «Если ничего не сдашь, вычтем деньги из зарплаты». Я сдала два экзамена (старославянский и французский) и вернулась в Нальчик с двумя пятерками, довольная и гордая. Еще бы мне не получить «5» за старославянский! Я год его преподавала: учила других и училась сама. Проректор на одном из собраний рассказал о моих успехах и поругал тех, кто просто «катается в Москву».

В это время на кафедре русского языка произошли две трагедии – одна за другой. Умер преподаватель методики преподавания русского языка, а тот, кто его заменил, почему-то вскоре застрелился… Не было мне счастья, а несчастье помогло. Второй раз мне, неопытному человеку, предложили читать методику. Я (а что мне терять?!) согласилась, и меня перевели на кафедру русского языка на должность ассистента, с зарплатой 110 рублей и дали комнату на первом (!) этаже в Доме научных работников (боковушку в трехкомнатной квартире). Я была счастлива!

Опыт педагогической работы – один год в Бийском учительском институте и полгода в школе. Как бы то ни было, но чтение методики и руководство педпрактикой сыграло роль в моей жизни: и в плане работы и как преподавателя, и как ученого. Мои научные публикации ориентированы (прямо или косвенно) на практику преподавания русского языка в школе и вузе.

Вслед за Н.Н. Прокоповичем, Н.С. Поспеловым, С.Г. Бархударовым и другими я шла к методическим указаниям от лингвистики. И это позволило мне позднее назвать лингвометодикой раздел науки на стыке лингвистики и методики.

Я читала в Нальчике и другие курсы: «Введение в языкознание», «Историю русского литературного языка», «Современный русский язык». С каждым из курсов связаны забавные и поучительные воспоминания.

Курс «Введение в языкознание» я читала на основе традиционных пособий. А это было в те времена, когда в столицах активно насаждалось учение Н.Я. Марра о языке. И я попалась…

В 1949 году в Нальчик приехала из министерства просвещения СССР комиссия по проверке работы института. В решении комиссии по итогам проверки в мой адрес было высказано предложение: пропагандировать учение Н.Я. Марра. Делать нечего… Целый год я изучала работы этого ученого и постаралась извлечь из них рациональные зерна. Мартышкин труд! Весной вышла работа «гениального лингвиста» И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» (1950 год).

Дирекция института поручила мне (а кому же еще?!) на всех четырех курсах трех факультетов (всего 12 лекций) разгромить учение Н.Я. Марра как псевдонаучное, что я с удовольствием и знанием дела и проделала. В награду меня отпустили в Москву для сдачи последнего кандидатского экзамена по основам марксизма-ленинизма и по болгарскому языку. Первый экзамен нужно было сдавать через три дня. (Мне сказали, в конце месяца для вас лично комиссию собирать не будут.) Решила сдавать!!! Ведь я недавно училась в институте, сама учила студентов готовиться к семинарам… Авось!

Первый вопрос был общего характера (что именно – я не помню). Зато второй – работа И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Что-то я вякала, отвечая на первый вопрос, зато мой ответ на второй вопрос комиссия слушала больше часа.., пока один член комиссии не сказал: «Товарищи, надо же совесть иметь!» Естественно, члены комиссии не знали того, что так хорошо знала я…

О других моих лекционных курсах. На последней лекции по истории русского литературного языка студент-кабардинец спросил: «Вот вы все время говорили стиль, стиль, а что это такое?» Урок на всю жизнь: надо понимать уровень знаний аудитории (лекции эти я читала на кабардинском отделении).

В конце лекции по современному русскому языку на четвертом курсе русского отделения студент-кабардинец, прекрасно знавший русский язык, спросил: «Вера Васильевна, вот Вы говорите, что слово вредно в предложении Курить вредно – краткое прилагательное среднего рода. Так ли это? Прилагательное-сказуемое должно согласовываться с подлежащим, а здесь согласования нет. Можно ли считать вредно прилагательным?» Я ответила: «Я должна подумать…» И мои раздумья на эту тему позволили мне написать не только кандидатскую, но и докторскую диссертацию; позволили создать теорию синхронной переходности, учение о синкретичных членах предложения и частях речи, теорию функциональной омонимии и т.д.

Хочу кратко ответить на вопрос студента. Все загадки этих предложений в синкретизме слов курить и вредно. В инфинитиве курить совмещаются свойства существительного и глагола, а в слове вредно – свойства прилагательного, наречия и категории состояния. Субстантивный компонент в семантике инфинитива определяет сему признака субстанции, свойственного прилагательным; глагольный компонент в семантике инфинитива обусловливает свойство наречия, определяющего признак действия. Семантика состояния заложена в лексическом значении слова вредно. В предложении Вредно курить в слове вредно происходит перегруппировка сем вследствие изменения характера синтаксической конструкции: в слове вредно явно актуализируется семантика состояния.

Хочу отметить, что синкретизм семантики инфинитива впервые обосновал К.А. Тимофеев, его идею я развивала в монографии «Переходные конструкции в синтаксисе» (1967 г.). Исследования функционирования слов категории состояния обусловили мой интерес к односоставным предложениям.

В Нальчике я написала статью «Переход кратких прилагательных в состав безлично-предикативных слов» и с этой статьей отправилась в Москву искать Е.М. Галкину-Федорук, которая выделила категорию состояния в безличных предложениях (В.В. Виноградов рассматривал синтаксические условия для категории состояния шире).

Я пришла в МГУ (филологический факультет был еще на Волхонке), нашла кабинет русского языка, заняла единственный свободный стол рукописью статьи, а на свободный стул села сама и стала ждать профессора (Евдокия Михайловна была на лекции). Прозвенел звонок, и в кабинет быстрым шагом вошла полная женщина невысокого роста с живыми глазами, с простой русской прической (с пучочком волос на затылке) и с большим портфелем, подошла к «моему» столу (оказалось, это был ее стол), бросила на стол портфель, схватила мою статью, прочитала заголовок и объявила: «Это неправильно: категория состояния – из наречий». (Она стоит, а я продолжаю сидеть.) Я ответила: «Я доказываю, что это так», – и тяну из ее рук мою статью. Она не отпускает – я тяну и говорю: «Я хочу показать статью Евдокии Михайловне Галкиной-Федорук», – и с ужасом слышу ответ: «Это я». Я вскочила со стула предельно смущенная.., но стала просить Евдокию Михайловну согласиться быть моим научным руководителем. Она сказала: «Кота в мешке не берут. Вот посмотрю статью и решу. Позвони мне через неделю». Я позвонила через два дня и получила согласие.

Евдокия Михайловна была в курсе моих дел на протяжении всех следующих лет ее жизни. Она была удивительным человеком и талантливым ученым. Ей принадлежит первое системное описание наречия как части речи (кандидатская диссертация), ее докторская – первое многоаспектное описание безличных предложений; она положила начало изучению эмоциональности и экспрессивности, слова и понятия и т.д. Е.М. Галкина-Федорук (с соавторами) создала первые добротные учебники по современному русскому языку и т.д., и т.д.

Вернемся к моим делам.

В течение года я числилась аспиранткой в Институте русского языка, где у Е.М. Галкиной-Федорук было полставки (основная работа – в МГУ). Атмосфера в Институте была непростой: шла «русско-шведская война», в результате которой Е.М. Галкина-Федорук ушла из Института. Тема моей кандидатской диссертации «Предложение с безлично-предикативными словами в современном русском языке (без инфинитива)». Защита прошла в 1955 году. На защите моей диссертации Н.Ю. Шведова задала 11 вопросов. Говорили, что меня спасли мои убедительные ответы на вопросы. Большинство членов Совета проголосовало «за», и я стала кандидатом филологических наук. Я еще не осознала в полной мере специфики инфинитива, но уже тогда я поняла, что в сочетании с инфинитивом (как препозитивным, так и постпозитивным) безлично-предикативные слова изменяют свою семантику и свой грамматический статус.

В Нальчике два лета (на зиму семья уезжала на Черное море) я учила русскому языку детей Мориса Тореза, который отдыхал на даче Обкома после тяжелой болезни. Морис Торез неплохо говорил по-русски. В эти летние месяцы в Нальчике он изучал произведения В.И. Ленина и, естественно, не понимал некоторых исторических событий, о которых упоминал В.И. Ленин. Я тоже этого не знала, но меня консультировал муж, и я пересказывала то, что узнала, Морису Торезу, удивляя его своими познаниями.

Наши беседы с М. Торезом были двуязычными. Он говорил по-французски (так ему было легче), а я – по-русски, так как стеснялась своего «прононса». Но мы хорошо понимали друг друга. После трех часов занятий русским языком (с тремя детьми Мориса Тореза – разного возраста) я практиковалась во французском с секретарем М. Тореза – Жермен. К сожалению, со временем я почти полностью потеряла французский (не было практики).

Дети любили заниматься со мной. Самые большие успехи были у младшего (он играл с детьми обслуживающего персонала). Из Нальчика семья Торезов уехала во Францию. Прощались тепло, дарили друг другу подарки. Старший сын попросил сочинения Н.С. Лескова. Я подарила ему библиотечный экземпляр: купить было негде. До сих пор мне интересно: почему Лесков?

Были и другие интересные эпизоды моей жизни в Нальчике (кое о чем позже).

В Мичуринск (1959–1972) я, мама и сын приехали в холодные дни февраля 1959 года. Институт выделил для нас финский домик без воды, центрального отопления и т.д. На кухне был большой титан, в комнатах (их было три) – батареи. До нашего приезда муж жил в гостинице. К нашему приезду дом протопили, и мое первое впечатление: «Как жить в такой жаре!» К утру стало холодно. Так и пошло: топили – невыносимо жарко, не топили – невыносимо холодно, а ребенку – 10 месяцев. (Летом прекрасный мастер-печник сложил печку, которая хранила тепло, и все наладилось.)

Институт встретил меня неприветливо. Студенты четвертого курса не были приучены слушать лекции (что-то читали, болтали, могли перейти с места на место и т.д.). На практических занятиях я обнаружила, что им никогда не задавали домашних заданий, у них и тетрадей не было.

Я уже привыкла в Нальчике к тому, что мое слово – закон, мои распоряжения не обсуждаются, а выполняются… Лекции мои слушали, конспектировали дополнительную литературу и т.д. А здесь – ничего… Студенты-девочки в Мичуринске завели тетради, стали выполнять задания, но… в этой группе было четыре студента, которые меня игнорировали.

На мое счастье, в городе проходил шахматно-шашечный турнир, в оргкомитете были мои нерадивые парни. Они пожаловали к И.Я. Лернеру (позднее он прославился как талантливый дидакт), а Исаак Яковлевич, проводивший свободное время в нашем доме (его семья была в Москве), знал, что я прилично играю в шахматы.

Вернемся в Нальчик, где я была чемпионом Кабарды по женским шахматам, принимала участие в межгородских соревнованиях: с Пятигорском и Кисловодском и т.д.

Когда мои «лентяи» обратились с просьбой ко мне, я дала согласие и выиграла все партии. Мои студенты болели за меня, все партии стояли за моей спиной – и результат: завели тетради, стали приличными знатоками русского языка, установили дисциплину на лекциях, и кто знает такой методический прием, обеспечивающий интерес к изучению русского языка?

Не могу не вспомнить забавный эпизод, связанный с шахматами. Я еду в Москву из Нальчика, лежу на второй полке, а внизу мужчина с шахматами в руках бегает по вагону в поисках партнера. Мне надоели его причитания, и я предложила сыграть с ним партию. В ответ он выразительно помахал рукой и сказал: «А-а, с вами неинтересно», но потом объявил: «Ладно, слезай, сыграем». Я спустилась, и через пять минут он получил «детский мат». От неожиданности мой партнер ошалел (очень точное слово!) и решил, что это случайно. Но стал играть более осторожно и тем не менее проиграл вторую, третью, четвертую… (не помню точно, сколько). За это время у нашего купе собралась толпа зрителей-мужчин. Кончилось полным позором для моего партнера, а я, довольнёшенькая, вернулась на свою полку…

И последнее о шахматах: сын стал неплохо играть в шахматы, а я (уже в Мичуринске), начав работать над докторской, решила закончить шахматные баталии… В последней партии я, выиграв у сына, сказала: «Запомни, я тебя победила». Больше в шахматы я не играла, а сын (уже в Москве) стал мастером спорта по шахматам.

Возвращаюсь к мичуринской жизни. Я уже в Нальчике приобщилась к науке и, несмотря на многочисленные обязанности семейные и институтские, я не переставала заниматься наукой. Мичуринск входил в зональное объединение Юга России и Северного Кавказа, которым успешно руководила Г.В. Валимова, талантливый лингвист и прекрасный организатор. Ежегодно в нашей зоне проходили научно-практические конференции, в которых я принимала активное участие. По материалам конференций издавались сборники.

В Мичуринске я стала заведовать кафедрой после смерти предыдущего заведующего. (Не первый раз заменила умерших!) Не без моего давления были отправлены в годичную научную командировку Ю. Долгов, А. Словягин, которые защитили кандидатские диссертации у П.А. Леканта. Я пригласила на работу в Мичуринск А.Я. Баудера, позднее защитившего докторскую диссертацию «Части речи – структурно-семантическая классификация слов в современном русском языке» (опубликована в Таллине в 1982 году). На моей кафедре начал научную работу В.В. Химик, широко известный лингвист, автор «Большого словаря русской разговорной речи» (СПб., 2004) и др.

Кафедра проводила «Недели русского языка», вечера русской поэзии и т.д. Я руководила городским семинаром учителей-словесников. Кафедре стали присылать на внешний отзыв кандидатские диссертации. Одним словом, мы стали выпускать студентов с добротной подготовкой к учительской деятельности. И сейчас я получаю письма с благодарностью за учебу.

Неожиданно ректорат получил из Министерства просвещения СССР распоряжение предоставить двум перспективным кандидатам творческий отпуск (на два года) для написания докторских диссертаций. Одним из них стала я. Многие в институте в меня не верили, но мне дала замечательную рекомендацию Е.М. Галкина-Федорук. 

На вопрос соседа, кто у вас главный в доме, пятилетний сын ответил: «Главный у нас папа, а делаем мы все так, как мама скажет». Поэтому мы с мамой решили, что большую часть времени я должна работать в Москве.

Два года докторантуры в Москве были до предела заполнены работой. Эти годы были непростыми для языкознания. Институт русского языка увлекся структуралистскими идеями, начались «поиски новой модели описания грамматики». Далеко не все лингвисты приняли новые веяния. Многие вспомнили о связи языка с мышлением. Прошли конференции, посвященные этой проблеме, в МГУ и Институте языкознания. Материалы второй конференции были опубликованы в сборнике «Язык и мышление» (М., 1965), где была и моя статья. Горячими дискуссиями была встречена «Грамматика современного русского литературного языка» (1970, под редакцией Н.Ю. Шведовой).

В этих условиях я написала две книги: «Односоставные предложения в современном русском языке» (опубликована в Москве была позднее, в 1968 году) и «Переходные конструкции в синтаксисе» (опубликована в Воронеже в 1967 году).

Моя командировка закончилась раньше, я приступила к работе с сознанием выполненного долга. Но государство думало иначе. Мичуринский ректорат получил запрос о сроках защиты диссертации докторантами Бабайцевой и Сухоруковым.

Что ж! Рукопись второй книги оформила в соответствии с жанром диссертации и повезла ее в Москву. Пошла на прием к академику В.В. Виноградову в Институт русского языка.

Ждала приема вместе с Архангельским, который тоже добивался защиты диссертации по фразеологии. Архангельский мне сказал: «Милая барышня, зачем вам докторская? Занимайтесь семьей, будете здоровы, и нервы будут крепче». Но мне уже хотелось быть доктором, пожалуй, не столько для себя, сколько для мичуринских коллег, злорадствующих по моему поводу. Я кратко изложила В.В. Виноградову проблемы моей работы, спросила, достаточно ли анализа слов категории состояния. Академик заключил: «Можно из большого материала сделать фитюльку, и можно на основе одного слова написать стоящую работу». Смысл я передаю правильно, но за точность формулировки не ручаюсь. «Термин» фитюлька – виноградовский, за это я ручаюсь.

В заключение нашей беседы В.В. Виноградов посоветовал мне передать диссертацию Н.Ю. Шведовой. По-видимому, я лучше знала «положение дел», к Н.Ю. Шведовой не пошла и увезла свой труд в Ленинград, на кафедру русского языка, где заведующим в то время был А.Г. Руднев. Он критически осмотрел «милую барышню» и сказал, что меня и моих работ не знает, что я должна проявить (или показать) себя на конференциях в Ленинграде, чем я и занялась: выступила с докладом, выступила при обсуждении других докладов. А.Г. Руднев вскоре умер, и заведовать кафедрой стала С.Г. Ильенко, которой я «показалась», и она назначила через месяц обсуждение диссертации на кафедре. Тема моей диссертации – «Переходные конструкции в синтаксисе (конструкции, сочетающие свойства двусоставных и односоставных (безличных именных) предложений)».

До Ленинграда доходили московские увлечения структурализмом, поэтому членов кафедры насторожили мои логические и логико-психологические основы двусоставных и особенно односоставных предложений. Были высказаны некоторые (незначительные) замечания по частным вопросам, и было принято решение – обсудить диссертацию еще раз.

С.Г. Ильенко стала спрашивать меня о необходимости обращения к логике. Я ей все объяснила, она поняла и сказала, что мне надо было поговорить с нею до заседания.

Через месяц диссертацию рекомендовали к защите и были назначены оппоненты: В.И. Кодухов (от кафедры), В.П. Сухотин и В.Н. Мигирин. В это время вышли из печати мои монографии, и я подарила их моим оппонентам и не только им. Случилось непредвиденное: за две недели до защиты умер от сердечного приступа В.П. Сухотин, отказался быть оппонентом В.Н. Мигирин, так как я сделала незначительное замечание по поводу его работы. С помощью телеграфа я получила согласие Г.В. Валимовой. А в Ленинграде согласилась быть оппонентом Э.И. Коротаева, ученица А.А. Шахматова, учитель В.Ф. Ивановой и Г.Н. Акимовой. 

Министерство поручало сектору проверку преподавания русского языка в школах Российской Федерации. После моего второго доклада по результатам проверки решением коллегии было поручено профессору В.В. Бабайцевой вместе с сотрудниками сектора создать новый учебник по русскому языку.

Значительную роль в Московский период моей жизни сыграл Леонард Юрьевич Максимов, интеллигент по внешним и внутрен-ним данным. Он предложил мне написать методические указания к школьному синтаксису, который только что был рекомендован для 8–9 классов. Леонард Юрьевич включил в авторский коллектив С.Г. Бархударова и С.Е. Крючкова, хотя фактически учебник был создан заново.

Успех наших лингвометодических разработок, высокий научный уровень конференций и т.д. сделали НИИ школ МП РСФСР центром лингвометодики.

Л.Ю. Максимов пригласил меня читать лекции на ФПК при МГПИ. В НИИ у меня была ставка, а в МГПИ – полставки. Заботами Л.Ю. Максимова соотношение изменилось: я получила полную ставку в МГПИ, сохранив 0,5 ставки в НИИ, но это продолжалось недолго.

Наш учебник эффективно работает и в настоящее время. Именно этот учебник выбрала Мадина Карданова, издав его под своей фамилией. Нельзя не отметить, что некоторые изменения в тексте есть. Так, было творчески переработано предложение, иллюстрирующее однородные члены предложения. У меня: Колокольчик звонко плачет, и хохочет, и звенит. (П. Вяземский.), У М. Кардановой: Девочка громко плачет, и хохочет, и визжит. Уж лучше бы она звенела.

Еще о Л.Ю. Максимове. Разговаривая с кем-нибудь, он, чуть наклонив голову, заглядывал (не смотрел, а именно заглядывал) в глаза собеседника, хитровато улыбаясь при этом, как будто он знал больше о предмете разговора, чем собеседник.

Мне нравилось, как Леонард Юрьевич проводил заседания Совета по защите диссертаций, а также заседания кафедры. Особенно нравилось, как он принимал кандидатские экзамены. Вдруг что-то в ответе аспиранта привлекало его внимание. Он задавал отвечающему вопрос и, не слушая ответа, сам начинал говорить. Часто это была блестящая импровизация… Кажется, А.С. Пушкин писал: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая замечательная».

Не могу не вспомнить о следующем случае. Идет первое собрание слушателей ФПК, преподавателей периферийных вузов. Наши профессора говорят о темах своих спецкурсов.

На другой день я поднимаюсь по лестнице и вижу: на площадке перед нашим кабинетом стоит Максимов. Он, не говоря ни слова, поклонился мне и поцеловал руку… Сцена без слов…

Л.Ю. Максимов, несомненно, был талантливым лингвистом с оригинальным взглядом на лингвистические проблемы, но в силу разных причин он не реализовал полностью свои возможности. Во время его царствования наша кафедра была одной из сильнейших: Н.В. Черемисина, Ю.П. Солодуб, И.А. Ширшов, Н.А. Николина, Л.В. Николенко, К.И. Мишина и др.

Мои первые аспиранты, защищавшие диссертации по теории синхронной переходности, боялись Л.Ю. Максимова, так как он ставил их в тупик своими вопросами. По его мнению, есть только переход из одного разряда, класса и т.д. в другой.., то есть он признавал только диахронные переходы. Однажды он попросил меня объяснить, почему я считаю теорию синхронной переходности универсальной. Со свойственной ему хитроватой улыбкой он предложил мне показать на шкале переходности сходство и различие между мужчиной и женщиной. Я не растерялась: допустим, что А – мужчина, а Б – женщина. Звено Аб – женоподобный мужчина, а звено аБ – мужеподобная женщина. Надо ли объяснять содержание промежуточного звена? – спросила я.

Многое могла бы я еще рассказать об этом неординарном ученом и человеке, но…

Чтение лекций для студентов, на ФПК, лекции для учителей, поездки по СССР с лекциями (Ленинград, Калининград, Минск, Ялта, Ростов-на-Дону, Воронеж, Барнаул, Хабаровск и др.), активное участие в научно-практических конференциях и т.д. Кроме того, я провела несколько мини-конференций, материалы которых были изданы в сборниках под моей редакцией: «Предложение как многоаспектная единица языка» (М., 1983, 1984), «Предложение и его структура в языке» (М., 1986), «Явления переходности в грамматическом строе современного русского языка» (Л., 1988), «Переходность и синкретизм в языке и речи» (М., 1991), «Многоаспектность синтаксических единиц» (М., 1993), «Структурно-семантическое описание единиц языка и речи» (М., 2006) и др.

Когда я только успевала все делать?!!

У некоторых есть друзья с детства. О них говорят: «Они играли вместе еще в песочнице».

Смены местожительства и работы нарушали дружеские связи… В последние годы я считала друзьями тех, с кем мне было интересно говорить о лингвистике, о литературе, в частности – о поэзии. Это Л.Д. и П.В. Чесноковы, Л.Д. Беднарская, К.Л. Мартьянова, Б.И. Фоминых. Особенно мне была близка В.М. Шаталова, которую вспоминаю почти каждый день.

Друзьями становятся редакторы монографий, учебников и других публикаций, докторанты и аспиранты. Не могу не отметить неоценимую помощь в подготовке рукописей к печати, которую оказывали мне мои лучшие ученики: И.В. Артюшков, А.Н. Бертякова, И.В. Высоцкая, И.Н. Политова, М.А. Сорокина и другие.

В МГПИ в середине 1970-х годов у меня появились первые аспиранты; в числе первых была и Клара Эрновна Штайн. Я несколько иначе видела ее кандидатскую диссертацию, но она пошла своим путем… На ее защите меня не было (я проводила научно-практическую конференцию в Ульяновске). Официальным оппонентом у Клары Эрновны был П.А. Лекант, который сказал мне: «Ваша Штайн спорила со мной во время защиты». Ростки оригинального лингвистического мышления К.Э. Штайн проросли в особое лингвистическое направление, предметом исследования которого является метапоэтика.

Игорь Викторович Артюшков – заведующий кафедрой, прекрасный организатор, требовательный к себе и другим. Его научным публикациям можно доверять. Его монография, анализирующая внутреннюю речь, является образцом структурно-семантического исследования сложнейшей проблемы.

Игорь Анатольевич Сыров – заведующий кафедрой, стремится по-своему решить современные лингвометодические задачи. Это реализуется в создании учебников для студентов национальных вузов. Думаю, что Игорь Анатольевич еще покажет себя как исследователь сложных лингвистических проблем.

Ирина Всеволодовна Высоцкая уже заняла заметное место в исследованиях синкретизма частей речи и субстантивации. Обостренное восприятие жизненных ситуаций определяет и ее отношение к слову, которое она воспринимает не только как лингвист-исследователь, но и как поэт.

Галия Гильмулловна Хисамова сразу покорила меня любовью к В.М. Шукшину, высокой оценкой его замечательного таланта, глубоким анализом его художественной прозы. Несмотря на болезни, Галия эмоционально и аргументированно показывает художественное мастерство В.М. Шукшина не только на российских, но и на международных конференциях.

Хикмат Нигматович Абдуллаев – заведующий кафедрой, член Центральной ассоциации учителей русского языка Америки, общительный, бесконечно доброжелательный человек, влюбленный в русскую филологию, в шкалу переходности и в своих учеников, занимающихся исследованием слов с глагольным компонентом в семантике. 

Вдохновенным анализом отглагольных существительных с использованием шкалы переходности Хикмат пропагандирует теорию синхронной переходности на российских и международных конференциях.

Ирина Николаевна Политова исследует в свете теории переходности фундаментальные синтаксические единицы – подчинительные словосочетания. Ее публикации имеют как теоретическое, так и практическое значение. Развивая идеи традиционного отечественного языкознания, Ирина Николаевна отвечает на многочисленные «трудные вопросы» синтаксиса словосочетания и простого предложения.

Наталья Николаевна Кузнецова исследует средства создания экспрессивности поэтического текста. Тонкий анализ конкретного речевого материала раскрывает глубинную выразительность поэтических текстов.

Я рада, что мне удалось заразить страстью к исследованиям и других моих учеников. Очень надеюсь, что проблемы функциональной омонимии останутся предметом исследования у Ю.Н. Шамшина, О.Ю. Степановой, О.В. Емцовой и других.

Взаимодействие чувственной и абстрактной ступеней познания действительности – одна из центральных тем традиционной русистики. Без анализа этого взаимодействия невозможно показать глубинные основания типов простого и сложного предложения, характер их семантической и синтаксической членимости, своеобразие разновидностей односоставных и нечленимых предложений, невозможно выделить ядерные структурно-семантические типы простого предложения, показать место в системе языка многочисленных синкретичных образований. Место наглядно-чувственных образов в семантике простого предложения, средств их выражения при описании действенности (картины мира) в различных типах текста исследуют Л.Н. Голайденко, О.Ю. Авдовнина, С.Б. Аюпова.

Мне казалось, что я не обделяла вниманием мужа и сына, но однажды (уже в московский период) сын сказал: «Мы с папой всю жизнь мешали тебе работать».

Моя творческая деятельность в настоящее время идет в трех направлениях: